Неточные совпадения
По обыкновению, шел и веселый разговор со множеством воспоминаний, шел и серьезный разговор обо всем на свете: от тогдашних исторических дел (междоусобная война в Канзасе, предвестница нынешней
великой войны Севера с Югом, предвестница еще более
великих событий не в одной Америке, занимала этот маленький кружок: теперь о политике толкуют все, тогда интересовались ею очень немногие; в числе немногих — Лопухов, Кирсанов, их приятели) до тогдашнего спора о химических основаниях земледелия по
теории Либиха, и о законах исторического прогресса, без которых не обходился тогда ни один разговор в подобных кружках, и о
великой важности различения реальных желаний, которые ищут и находят себе удовлетворение, от фантастических, которым не находится, да которым и не нужно найти себе удовлетворение, как фальшивой жажде во время горячки, которым, как ей, одно удовлетворение: излечение организма, болезненным состоянием которого они порождаются через искажение реальных желаний, и о важности этого коренного различения, выставленной тогда антропологическою философиею, и обо всем, тому подобном и не подобном, но родственном.
И удивительное дело, косность людей так
велика, что люди верят этим
теориям, несмотря на то, что весь ход жизни, каждый шаг вперед обличает неверность их.
«В характере
великого человека, — говорит господствующая эстетическая
теория, — всегда есть слабая сторона; в действовании замечательного человека есть всегда что-нибудь ошибочное или преступное.
— По-моему, врачиха с своей точки зрения права, — говорил Гаврило Степаныч, — она смотрит с точки зрения той
теории, которая говорит, что чем хуже, тем лучше, и предпочитает оставаться в величественном ожидании погоды, а по-моему, самое маленькое дело лучше самого
великого безделья.
Существуют аристократические
теории, которые видят смысл истории человечества в появлении замечательных,
великих, гениальных людей, на всю же остальную человеческую массу смотрят, как на унаваживаемую почву, на средство для этого цвета человечества.
Эта
теория противоречит, конечно, тому факту, что русский народ создал величайшее в мире государство, и означала разрыв с традициями не только Петра, но и
великих князей московских.
Следует, однако, заметить, что, занимаясь
теорией военного дела многие годы, Александр Васильевич относился к изучаемым предметам не рабски, а самостоятельно и свободно. Он вполне усвоил мысль, что нельзя, изучая
великих мужей, ограничиться прямым у них позаимствованием, а тем более впасть в ошибку подражания.
Жуковский говорил как начальник сильного отдельного корпуса
великой армии, и его собеседники развешивали уши, когда он излагал перед ними
теории военного искусства всех времен и свои стратегические соображения.
Но так смотрели другие, а не Суворов. Он изучал усиленно
теорию для того, чтобы сделаться исключительно практиком.
Великим полководцем нельзя сделаться с помощью науки, они родятся, а не делаются. Тем более должно ценить тех из военных людей, которые, чувствуя свою природную мощь, не отвергают, однако, науки, а прилежно изучают ее указания. Это есть прямое свидетельство глубины и обширности их ума.
У него была наука —
теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха
Великого, и всё, чтò встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под
теорию и не могли служить предметом науки.
Такова сила человеческого воображения, когда, возбужденное, творит оно призраки и видения, заселяя ими бездонную и навеки молчаливую пустоту. Грустно сознаться, что существуют, однако, люди, которые верят в призраки и строят на этом вздорные
теории о каких-то сношениях между миром живых людей и загадочной страною, где обитают умершие. Я понимаю, что может быть обмануто человеческое ухо и даже глаз, но как может впасть в такой грубый и смешной обман
великий и светлый разум человека?